Досье: Энни, дитя тьмы

Я не слышу и не вижу.

Но чувствую, как колет иголка, и как после каждых десяти швов появляется новое тело. Мне пришили лапы, и я пошевелил ими, сгибая и разгибая суставы. Мне пришили нос, я принюхался и чихнул - в ноздри набились шерсть и пыль. Мне пришили большие уши, и я обратился в слух:

– Тебя зовут Тибберс, – сказал голосок. – А я твоя хозяйка. Зови меня Анастасия.

Я Тибберс. Когда я услышал свое имя, в голове появились мысли. Я – Тибберс. Анастасия – хозяйка. Это были мои первые мысли, которые удалось запомнить. Я решил, что с этого момента буду запоминать все свои мысли. Я – Тибберс. Анаснастия – хозяйка. Я никогда о тебе не забуду.

Снаружи что-то грохало. Бум! Бум! С каждым ударом в нос попадала пыль и подо мной тряслась опора. Я чихнул еще раз.

Анастасия пришила мне глаза. Мир был двух цветов: черного и белого. Я поднял голову и увидел хозяйку: она была маленькой и худой, а фиолетовый цвет ее длинных волос ярко выделялся среди черно-белого мира. Даже моя лапа была толще ее тонкой фигурки. Я подумал, что мог бы сломать хозяйку пополам, но знал, что так ни в коем случае нельзя делать. Что это будет страшным, ужасным поступком. Худшим в жизни.

Худшим в смерти.

Я встал и ударился головой о потолок – таким низким он был. Комната была завалена нитками, тряпками, иголками и одеждой. Здесь была шерстяная ворсистая ткань, плотная льняная и мягкая шелковая. На стенах висели ковры, а по углам лежали толстые колобки ниток. На полу в беспорядке валялись пуговицы, скрепки и кнопки.

В центре комнаты лежал труп женщины. Она был изрезана вдоль и поперек, а из ее горла торчал изогнутый нож. От горящих свечей, расставленных вокруг тела, исходил мягкий свет. Женщина был похожа на хозяйку: такой же острый нос, маленький подбородок и большие глаза. Я вспомнил ее имя. Ее звали Эмолайн. Жаль, что она мертва.

Бум! Бум! Кто-то молотил в двери. Сильные удары сотрясали стены: дверные петли гнулись и скрежетали, а щеколда треснула и почти развалилась.

– Эмолайн! Эмолайн, ты убила эту тварь?! – орал кто-то снаружи.

– Какой рот хочешь? – спросила Анастасия, роясь в сундучке. Я выбрал большой, с острыми зубами. Хозяйка пришила мне рот, и я пощелкал челюстями – они не закрывались до конца. Я попробовал заговорить, но получилось только с пятого раза.

– Анашдашиа, – сказал я и погладил хозяйку по голове. Она грустно улыбнулась. Я поднял плюшевую лапу. У меня были иглы вместо когтей – огромные, стальные и острые.

Раздался взрыв, и двери разлетелись в щепки. На пороге возник разъяренный мужчина в серой мантии. Увидев труп Эмолайн на полу, он на мгновение остолбенел, но тут же взял себя в руки и начал что-то нашептывать. Вокруг его ладоней завихрились всполохи нового цвета – яркого и необычного.

– Тибберс, оторви ему голову, – попросила Анастасия. Одни прыжком я добрался до мужчины, вонзил когти-иголки ему под подбородок и потянул вверх. Раздался влажный хруст, тело мужчины свалилось на пол и задергалось, разбрызгивая яркую краску. Я вспомнил его имя. Его звали Грегори. Жаль, что он мертв.

Анастасия забрала у меня его голову и вышла из дома.

– Тибберс, идем гулять, – позвала она.

Я последовал за ней, и мы оказались на улицах маленького города. Мы шли мимо обгорелых тел и сожженных домов, мимо опаленных статуй и тлеющих пожарищ. С неба медленно падал пепел и ровным слоем оседал на моей шкуре, а горизонта не было видно из-за затянувшего воздух черного дыма.

– Лови! – крикнула хозяйка и швырнула мне что-то. Это был до блеска обожжённый череп, все еще горячий. – Кидай обратно!

Мы шли мимо покрытых сажей каменных стен по черным от копоти мостовым, под моими лапами хрустели кости и головешки, а пепел все падал. Я споткнулся и грохнулся на чей-то скелет. Это были кости огромного хищника с гигантской челюстью и длинными зубами.

Когда-то я видел этот город с другой стороны стен, и он был другим.

– Неуклюжий, – фыркнула Анастасия. Потом она приложила палец к подбородку и добавила: – Называй меня Анна.

Я выкашлял забившийся в рот пепел и покорно заворчал.

Мы покинули город и оказались в лесу, где каменные дубы возвышались на мертвом плато среди булыжников и скал. Каменными были и кусты, и грибы, и ягоды, и звери. Я нечаянно растоптал каменную белку, а чуть позже попробовал сыпучий мед из каменного улья. На вкус он был как известь.

Когда-то я жил в этом лесу. Именно тогда я впервые встретил хозяйку. Воспоминания завихрились в моем сознании, пробуждая потерянные мысли и забытые эмоции, поднимая их с самых потаенных закоулков моего звериного разума.

Тогда я еще испытывал голод. Я был голоден, как никогда – а голоден я был всегда. Мой желудок нестерпимо ныл от жаждущей наполнения пустоты, и пустоту эту не могли наполнить ни ягоды, ни мед. Я алкал живой плоти и страдающей души.

И тогда, на пике жажды, я услышал детский плач и бросился к нему, едва сдерживая рев. Круша окаменевший лес, я рвался к источнику плача и когда добрался до ребенка, занес над ним когтистую лапу.

Девочка грустно посмотрела на меня, склонив голову набок. Вместо того, чтобы прибить ее, я замер – и разглядел в ее глазах бездну. Неужели я хотел насытиться этой бездной? Она сама поглотит меня, не заметив.

Девочка подняла ладошку, и я загорелся. Я горел так стремительно, что едва успел разглядеть лопающимися глазами, как осыпается пеплом моя сумрачная плоть. В этой адской боли я нашел освобождение от земной привязанности, от голода и от мук.

Но теперь я снова здесь, и моя воля сломлена.

– Хочу жить здесь, – сказала Анна и топнула ножкой: – Построй дом.

Я строил дом, пока дымные тучи не рассеялись, но солнца все равно не увидел. Не увидел и луны. Я строил дом из блоков, которые выламывал из каменных деревьев, пока хозяйка шила кукол, прихватив инструменты из города. Хозяйка сшила Эмолайн, Грегори и многих других колдунов, которых я никогда не знал. Иногда она разговаривала с ними.

– Ты меня ведь любила, мама? – спрашивала Анна у тряпичной Эмолайн, пока я возводил крыльцо из бетонной ольхи, а потом рассказывала ей, как она любит, когда ее носят на руках, что ей не хватает вкуса клубничного пирога и подарков на день рожденья. В тот день я носил хозяйку на лапах, бросив недостроенное крыльцо.

– Я помню, как ты меня называл Энни, папа, – говорила Анна тряпичному Грегори, пока я вбивал сваи из ониксового дуба, и замолкала. С отцом она разговаривала мало и всегда после этих разговоров становилась грустной. В тот день луна впервые показалась высоко в небе, но тут же исчезла, словно ее никогда и не было.

В отличие от других игрушек, куклы Грегори и Эмолайн выглядели слишком натурально, словно их сшили из настоящей кожи. Хозяйка никогда ничего не ела и день ото дня становилась бледнее, все больше напоминая призрак. Лишь ее яркие волосы оставались такими же красочными.

Две недели спустя я достроил дом и позвал хозяйку:

– Анна, дом доштфоен.

– Здорово, – кивнула она. – Называй меня Аня.

Аня начала увеличиваться. Она стала ростом с меня, а потом еще больше – пока не превратилась в хтонического гиганта. Увеличился и остальной мир, став невообразимо огромным, и некогда маленькая ступенька крыльца, бережно выцарапанная мной для маленьких ног хозяйки, обернулась для меня высокой стеной.

Аня взяла меня за лапу и подняла в воздух. Потом она вошла в дом и уснула на каменном кресле, положив меня на колени.

– Хожайка, шебе надо поешт, – разбудил я Аню.

– Не знаю, где брать еду, – призналась она и снова уснула.

Тогда я спрыгнул с ее колен и отправился на поиски еды. Я вышел из дома и начал расти. Я рос, пока не стал выше деревьев и скал, а когда вырос, бросился прочь из каменного леса. Я бежал через степи и предгорья, бежал через болота и дикие леса, пока мой нос не учуял человека. Не прошло и десятка вздохов, как я нагнал торговый караван.

– Великий Нексус, что это за монстр?! – проорал один из стражников, а я сломал его копье и задрал его когтями. Разорвал я и остальных, кромсая броню иглами и круша их хрупкие кости ударами.

Кто-то швырнул в меня факел. Моя шерсть моментально занялась, и миг спустя я пылал, словно подожжённый хвойник. Схватив в охапку нескольких стражников, я бросился наутек.

Я бежал через болота и дикие леса, поджигая торфяные залежи и дубовые рощи, я бежал через степи и предгорья, а за моей спиной занимались пожары. Я продолжал гореть, даже когда вернулся в окаменевший лес, к дому Ани, и застал ее лежащей без сознания на пороге.

Стражники хорошо прожарились в моих лапах, и я накормил хозяйку их вкусным мясом и напоил кровью из шлема.

– Спасибо, – поблагодарила она и погасила охватившее меня пламя: – Называй меня Энни.

С тех пор я обрел неуязвимость к огню, и Энни частенько забавлялась, поджигая меня и заставляя бегать среди каменных деревьев в темноте. Вечерами хозяйка сидела на берегу нефтяной реки и поджигала ее, разглядывая клубы черного дыма.

Когда я смотрел на дым, поднимающийся высоко в небо, мне казалось, что мы что-то упускаем, неотвратимо теряем нечто крайне важное. Что жизнь могла выглядеть по-другому и не быть пропитанной копотью сгоревших людей, которые пытались тебя убить. Что есть и другие запахи кроме удушающей гари и вонючего сероводорода. Что можно испытывать другие чувства помимо горечи утраты и боли предательства.

Я погладил Энни по голове. Это были не мои мысли.

– Потушить темную воду гораздо сложнее, чем поджечь, – говорила хозяйка, и нефть прекращала полыхать. Перед сном я расчесывал ее волосы, укладывал на каменную кровать и отправлялся на поиски еды. Так мы жили изо дня в день, спрятавшись от солнечного света и людей на краю мира, среди каменных деревьев и безжизненных равнин.

Однажды один из принесенных мной торговцев оказался живым. Он все еще дышал и плевался кровью. Хозяйка присела рядом и заинтересованно потрогала его за торчащее из груди ребро.

– Лига правосудия не оставит твое зло безнаказанным, колдунья, – прохрипел он, прежде чем испустить дух.

– Что такое лига правосудия, Тибберс? – спросила Энни.

– Не жнау, – честно признался я.

– Давай узнаем.

Я послушно уменьшился, чтобы ей было проще ухватить меня маленькой ладошкой, и мы зашагали прочь из окаменевшего леса – на поиски лиги правосудия.

Немного косплея: